Ларису я не видел давно, с выпускного вечера. И вот случайная встреча в автобусе, встреча учителя с бывшей ученицей. Лариса рассказала, что через месяц после окончания школы вышла замуж и сразу же оставила материнский дом. Правда, отношения в семье плохие, она даже подумывает о разводе. «Что ж, поторопилась с замужеством?» В ответ Лариса бросила раздраженно: «Не могла же я и дальше мешать ее счастью с Толенькой и Боренькой!»
Я вспомнил, что Толя — это отчим Ларисы, появившийся, когда девочке было лет двенадцать, а Боря — ее младший братишка. Вспомнил и то, как прибегала ко мне в школу взволнованная, расстроенная Ларисина мама: «Дочь ушла из дома к бабушке. Ревнует меня к новому мужу!» — и как уговаривал я девочку вернуться. Лавина доводов подействовала. Возвращение Ларисы в родительский дом я отнес на счет своих педагогических талантов и, упиваясь успехом, забыл, видимо, сделать главное: поговорить еще раз и с ее мамой, и с «Толенькой», побывать у них дома. А может, показалось неделикатным молодому учителю вмешиваться в личную жизнь взрослых людей? Во всяком случае, великодушия и жертвенности я ждал только от двенадцатилетней девочки.
Ну, а они, люди взрослые? Что было в поведении Ларисиной мамы неверного? Как готовила она дочь к появлению «Толеньки и Бореньки»? И почему отчим так и не стал для девочки родным человеком, отцом?
Отцы… Как не хватало их нам в послевоенном детстве! Эхо войны отозвалось не только похоронками, но и тем, что у многих отцы отправились искать счастья в новые семьи. Почти у половины мальчишек в нашем доме отцов не было. Но у другой-то половины они были! Мальчишки из этой, второй, половины могли летом с радостными воплями бежать на станцию к вечерней электричке, а потом, растягивая как можно шире свой шаг, возвращаться рядом, держась за мозолистую мужскую ладонь. Они могли часами ползать рядом с отцами под мотоциклами, подавая то ключ на семнадцать, то на двадцать два, а мы, за забором, спорили, что означают эти магические числа, и были безмерно счастливы, когда и нас звали подать гайку или подержать отвертку. А потом, толкаясь в очереди, ждали, когда дядя Женя, Вовкин отец, прокатит на мотоцикле вокруг квартала. Но эти круги быстро кончались, и вот уже Вовка прочно устраивается на заднем сиденье, дядя Женя, приладив удочки вдоль корпуса мотоцикла, снова заводит мотор… И они уезжали на рыбалку, уезжали без нас…
Да, мы завидовали этим мальчишкам. Тогда нам было невдомек, что мы, лишенные отцов или брошенные отцами, не только потеряли возможность вволю накататься на мотоцикле или в мальчишеской драке обеспечить себе прочный тыл. Мы были лишены и другого, того, что называют теперь мужским влиянием в воспитании.
Тем не менее, как это ни странно, мне не хотелось иметь второго отца. Да и первого тоже не хотелось. В каждом мужчине я видел потенциального предателя. И перед родным отцом, раз в год приезжавшим навестить меня, я распахивал дверь с одним словом: «Уходи!»
Может быть, поэтому и Лариса поспешила расстаться с материнским домом? Видимо, ее отчим так и не сумел преодолеть барьер отчужденности, порождаемый вероломством перелетных отцов. Это и в самом деле неимоверно трудная задача — переступая порог чужого дома, сделать в нем всё и всех своими, родными. Я таких задачек не решал и не знал, как их решают другие.
…С Мариной мы знакомы много лет. История ее чем-то напоминает историю Ларисы и ее семьи. Марина тоже рано вышла замуж. Родилась дочь Наташа. А муж, решив, что диплом дороже пеленок и бессонных ночей, собрал чемоданчик и ушел назад в общежитие. Марина не рвала его фотографий, не запрещала дочери встречаться с отцом и его родителями. Неудачное замужество сделало ее, пожалуй, даже более спокойной, рассудительной… Кто знает, чего стоило ей это спокойствие!
Когда Наташе шел шестой год, появился Алексей, бывший одноклассник Марины. Через год после свадьбы родилась девочка, потом — мальчик. Растущее семейство надо было кормить, и Алексей оставил институт: зарплата водителя автобуса больше студенческой стипендии. Но теща все равно вздыхала: «Нет, не родной отец… Своих и шлепнуть может, а Наташку хоть бы разок… Нет, не родной! Летом заберу ее от них на дачу…»
Но на дачу Наташа поехала с Алексеем. Настояла Марина. Видимо, уловила она женским сердцем, что нужно оставить их один на один, без посредников, дать возможность пристальнее взглянуть друг на друга.
Потом Наташа как-то неожиданно спросила моего сына:
— Ты отца любишь?
— Конечно.
— Он у тебя хороший. Мой дядя Леша тоже хороший. Ведь не может же человек так долго притворяться? Правда?
А теща все жаловалась: «Не родной!..»
Я видел, как «неродной» терпеливо вышивал метки на детсадовских вещах Наташи — не со своей, а с чужой фамилией, как потом готовил он с ней уроки, спокойно и неторопливо объясняя решение задачи. И каждую неделю «дядя Леша» ставил свою подпись в дневнике напротив графы «Подпись родителей». А еще были и ежевечерняя акробатическая возня всей веселой компанией, и дальние Походы к загадочному Полю Чудес. И плавать учились все вместе: две сестренки и братишка. Ну, а один он стоял после смены в очереди за билетами на мультфильмы… Он жил жизнью детей. И жизнью Наташи тоже.
Нет, он не заискивал ни перед ней, ни перед женой. Требовательность к себе давала основание для требовательности к другим: обедать по выходным должны все вместе. На малышей нельзя кричать никому, ни маме, ни старшей сестре. Когда-то они с мамой научили Наташу читать, пусть теперь она сама научит этому малышей, а он, конечно, поможет. И не мама, ей некогда, а именно Наташа должна ходить за малышами в детский сад. Впрочем, напоминать об этом Наташе надо было редко. И сестра, и брат с первого своего появления в квартире стали для нее родными.
…В тот год наши старшие дети отдыхали в одном пионерском лагере. Наташе шел уже одиннадцатый год. (Родной отец, точнее тот, чью фамилию она все еще носила, навещать ее перестал и даже писем не присылал, а Наташа его почти не вспоминала, но и Алексей все еще оставался «дядей Лешей»). В один из родительских дней мы с Алексеем отправились навестить детей. Метров за сто до ворот лагеря услышали радостный девчоночий крик: «Папа приехал!» Две фигурки метнулись нам навстречу. Обхватив шею Алексея, Наташа повисла на нем, целуя, шептала: «Здравствуй, папа! Наконец-то…»
Сколько же надо было каждодневной душевной теплоты, чтобы растопить ледок отчужденности? Сколько терпения? А может, сказалась женская мудрость Марины, подготовившей Наташу к появлению, второго отца? Или просто им всем очень хотелось быть счастливыми? И они стали ими, поняв, что слово «счастье» сродни слову «соучастие».
«Неделя», 1983, № 37, 16 сентября