В ожидании подвижников

Вот и выходит, что он над ними и не моральная сила, и не административная власть, товарищ по работе, коллега. И если не можешь быть советчиком, другом, станешь, если начнешь командовать,— врагом. А тогда хоть и сам подавайся…

Они с Ириной Васильевной уже и решили податься. Почему? Причин много. И ежегодные проверки, заканчивающиеся неприятностями, и председатель, у которого ты почему-то вечный проситель, а не соратник по общему делу, и такой же ты проситель у коллег и шишкоприниматель за их промахи. Да и дети растут. Оля хорошо рисует. А кто с ней в этом детском саду заниматься станет?

Уроки

Но здесь не в городской школе: за дальнюю парту не сядешь, за спинами ребят не спрячешься. Самая дальняя парта — третья. Вот и маячишь перед глазами учителя. Стесняешь его, стесняешь ребят, да и сам стесняешься. Все было как на обычном уроке в большом классе большой школы. К доске вызывались ученики, что-то отвечали, решали простенькие примерчики. Другие «решали в тетрадях», а точнее, терпеливо ждали решения на доске, а потом переписывали решение в тетрадь. Списывать, правда, было неудобно: доска отсвечивала, да и отсыревший мел писал бледно.

Владимир Леонидович продиктовал примерчик позабористее. Этот пример решали минут двадцать пять, до конца урока. У меня не выходит из головы простая арифметика: если бы учитель решал этот пример с каждым из пяти учеников в отдельности, то на это ушло бы минут 13—15, а тут почти полчаса, да и то для того, чтобы остальные переписали решение с доски.

Плохую копию уроков большой школы я увидел и на истории у Елены Валерьяновны в четвертом. Опять был пересказ учебника у доски, медленные вставания с мест, наводящие вопросы учителя и… скука. Спрашивала она домашнее задание 31 минуту, потом стала объяснять новый материал о стройках первых пятилеток, подглядывая в учебник. Удивительного в этом ничего не было: историю она преподавала первый год, в вузе ее к этому не готовили, а любила она свои предметы — химию и биологию. Что же уносили ребята с этого урока, где сонная тишина дополнялась монотонным голосом учительницы с вынужденными паузами? Да если бы они просто прочитали параграф, разве от этого стало бы хуже?

В тишину на истории врывались энергичные реплики Ирины Васильевны из соседнего класса, и я решил остаться с четвероклассниками на русский. Имя существительное. Ну и темп! Сколько же мы различных слов вспомнили, составили и написали предложений! Рук никто не поднимал, отвечали с места. Ирина Васильевна ценила время во имя своего предмета, во имя ребят, во имя себя. А потом был урок истории в восьмом. Он мало чем отличался от урока в четвертом. Только восьмиклассники были молчунами. Елена Валерьяновна «вытаскивала» из каждого, кто выходил к доске, по слову. Потом она объясняла, что стремилась выполнить требование о необходимости развивать монологическую речь учащихся, а я пробовал объяснить, что эта речь появляется в том лишь случае, когда человеку есть что сказать. На следующий день я, стараясь не показаться навязчивым, предложил заменить ее в восьмом. Эта была авантюра. Материал я помнил плохо, хотя и верил, что услужливая память профессионала — учителя истории — придет на выручку в нужный момент. Но прежде всего сработало педагогическое мышление: необходимо сблизиться с ребятами. Я попросил их не вставать, чтобы не терять времени. Тема в учебнике — присоединение Закавказья — была изложена сухо. Я знал, что ее надо как-то оживить словами не зазубренными, а найденными, рожденными вот сейчас  в эту минуту, для этих ребят.

Вспомнил об отце моей учительницы, армянине, которому досталось нелегкое детство сначала в Турции, потом в Египте, в Греции. Как радовался он, когда вскоре после войны их семье удалось перебраться в СССР, как играл он в свой любимый футбол за ереванское «Динамо», как учился в вузе и стал хорошим инженером. И перешел к истории присоединения Закавказья в начале XIX века. Даты войн я помнил плохо и, чтобы не путаться самому и не путать ребят, попросил почитать учебник. И стала расти стена отчуждения — я вынудил их заниматься делом нелюбимым. Читали, спотыкались, путаясь в незнакомых словах, как в густой болотной осоке. Я останавливал одного, просил читать другого — картина менялась мало, так читают в начальных классах. Я вспомнил жалобы учителей на то, что дети не хотят учиться. Да как же захотят, если не могут! Принципиально не могут при таком чтении! Правда, спросить за такое чтение было не с кого: первые учителя этих ребят давно покинули Лапино, а нынешним надо было проходить программу, одинаковую для всех, без скидок на особые условия. И проходили…

0